меня душевного равновесия.
– Просто он сильно изменился, – пытаюсь объяснить я. – Когда мы начали встречаться, он был… такой обаятельный. По-настоящему обаятельный. Мы очень привязались друг к другу, на удивление сильно. Мне казалось, что он понимает меня как никто другой. Ну и он был красавчик.
Кьяра оживляется:
– Да? А фотография есть?
– Найдется. – Я роюсь в телефоне в поисках той единственной фотографии нас с Дунканом, удалить которую у меня не хватило духу. Снимок сделан на нашей свадьбе в местной церкви. Мы стоим, заключив друг друга в объятия, он – в килте, мужественно красив, я – раскрасневшаяся счастливая невеста в нежном кружевном платье. А чуть в стороне стоит бабушка, серебристый локон выбился из элегантной высокой прически, в руке третий бокал шампанского; бабушка взмахивает рукой, оживленно болтая с розовощеким пастором. Как жаль, что именно это фото с бабушкой мое любимое.
– О боже мой, это он? – Кьяра обмахивается, будто ей жарко. – Как из «Чужестранки». Я бы за него вышла – только если бы он не был такой сволочью.
– Справедливости ради, Дункан тогда не был сволочью, – замечаю я. – Или не казался. Но после свадьбы все изменилось.
– На ровном месте? И куда делся тот хороший, интересный, все понимающий парень?
– Куда-то пропал, в том-то и дело. Отношения портились медленно, но по нарастающей. Сначала перемены казались нормальными. Медовый месяц кончился. Мы действовали друг другу на нервы – если честно, обычно это я его раздражала, – немножко ссорились, потом мирились. Но отношения у нас становились все хуже. – Я основательно отпиваю из бокала. – Он постоянно капал мне на мозги – оскорбления, придирки. Мне казалось, что я ничего не могу сделать нормально, сколько ни пытаюсь. И наконец Дункан поступил настолько отвратительно, что окончательно мне опротивел.
– Похороны.
– Да. Это была последняя капля. Дункан к тому времени меня уже окончательно затюкал, а сам… ну, просто постоянно злился на меня. Не жизнь, а черт знает что. Но мне кажется, что я подсознательно отрицала очевидное, закрывала на все глаза. Не хотела разбираться. Думала, что могу все исправить, что стану лучше, буду работать больше и усерднее. А потом все окончательно зашло в тупик.
– Понимаю, – говорит Кьяра, но я-то вижу, что ничего она не понимает. Во взгляде Кьяры читаются жалость и недоумение, это взгляд женщины, не знающей, что такое нездоровые отношения. Взгляд женщины, которая не раздумывая даст отставку тому, с кем встречается, при первой же попытке помыкать ею. О Марко лучше не думать.
– Похоже, Дункан – тот еще засранец, – говорит она наконец.
– Не поспоришь.
– Твои его, наверное, ненавидят.
– Да нет. – Вместе со стыдом на меня накатывает тоска. – Бабушка-то его насквозь видела. Наверняка он поэтому и не давал мне с ней встречаться. Но остальная моя родня… нет. Да почти все считали его классным парнем. И те, кто на него работал, и его друзья, и мои друзья – те, кому случалось с ним разговаривать. Дункан со всеми был само очарование – добрый, честный, работящий, на таких мир держится. Я думала, что я просто ненормальная, раз для меня у него доброго слова нет. До сих пор иногда сомневаюсь в себе.
– Ужасно это все.
Похоже, Кьяра говорит совершенно искренне. Поэтому она и вытащила меня проветриться, поэтому и расспрашивает меня о жизни уже полчаса. От ее доброты я чувствую себя обманщицей.
– Надо найти тебе хорошего итальянского парня, – говорит Кьяра.
Я краснею. Только этого не хватало!
– Нет-нет, у меня ничего такого и в мыслях не было, – вру я. – Мне одной гораздо лучше, правда.
– Да ладно тебе. Моя мама, а она француженка, всегда говорит, что клин клином вышибают. – Кьяра фыркает. – Звучит как-то неприлично.
– Правильно твоя мама говорит, – замечаю я.
– Она считает, что всегда права. Но тут она права стопроцентно. У нас здесь столько хороших мужчин! Горевать о плохом – пустая трата времени.
– Я уверена, что Марко как раз из хороших. – Мне хочется дать понять, что я знаю об их отношениях и ничуть не огорчена, хотя и кривлю душой. Мне до сих пор больно вспоминать ее слова о том, что все клиенты Марко в него влюблены.
– Это верно! – оживляется Кьяра. – Другого такого нет. Ну, может, на любителя, но он такой милый, такой классный, к тому же не из тех, кто изменяет. А еще он очень умный! Когда мы ходили в школу, он учился лучше всех в классе. Такие, когда взрослеют, часто смотрят на всех свысока, но это не его случай.
Ох, не надо было растравлять рану.
– Здорово, – вяло произношу я. – То есть да, он, наверное, очень хороший.
У Кьяры звякает телефон.
– Кажется, это он. Я обещала, что мы поужинаем вместе… точно, он как раз туда едет. Слушай, а давай с нами! Мы собираемся в ресторан, где подают потрясающие флорентийские бифштексы. Тебе обязательно надо попробовать.
Как искренне улыбается Кьяра! И как невыносимо думать, что я весь вечер буду сидеть с ней и Марко третьей лишней.
– Извини. – Надеюсь, это звучит убедительно. – Я бы с удовольствием, но мне пора за работу. Как-нибудь в другой раз.
– Да-да, книга. Тебе, наверное, нелегко. – Кьяра достает кошелек, но я отмахиваюсь. – Точно?
– Абсолютно.
– Ладно, но в следующий раз плачу я. Обязательно! А ты расскажешь, как продвигается работа. Мне уже хочется прочитать твою книгу. Ciao ciao. – Кьяра вновь улыбается и вприпрыжку бежит вниз по виа де Торнабуони, к реке.
Не сомневаюсь, что у нее отлегло от сердца, а то сидела бы эта бедняжка (то есть я), навострив уши, на ее свидании с потрясающим парнем, с которым у нее любовь со школьной скамьи.
Солнце начинает клониться к горизонту, но жара и не думает спадать. Как я переживу лето, которое уже не за горами? Я по нескольку раз в день мажусь «Фактором 50», но на руках уже повылезали веснушки, а на ключицы легла розоватая тень – отличительный знак бледной англичанки, попавшей в южный климат. Еще одно напоминание о том, что я всегда буду здесь чужой. При этой мысли грусть, которая маячила где-то на краю сознания, начинает подкрадываться все ближе и ближе.
13
Тори
Вестей от Риченды нет почти неделю. Дни становятся все жарче, все солнечнее, а желание провести в кровати несколько дней все сильнее, но я держусь. Я атакую музеи, ежедневно вытаскивая себя хотя бы в один. Я добросовестно пялюсь на латы, мраморные бюсты и живопись – обнаженные люди в неправдоподобных ситуациях, – но телефон неотлучно при мне,
